Прирученный пейзаж

Пейзажная фотография для меня — маленький фрагмент из конкретной жизни, прожитой в этих местах. Очень маленький художественный фрагмент. Одно сказочное утро из двадцати. Потом останется картинка. Вспоминаю, как говорил о фотографии Джон Рескин: «Это словно реальный мир, который волшебник уменьшил, чтобы унести его в страну чудес». Здесь этот волшебник — я.

Потом, уже дома, лягут на стол отснятые в экспедиции пейзажи, и станет до обидного ясно, что дикая природа — она сама по себе, а наши фотографии — отдельно. Они существуют только в особом поле человеческой культуры, говорят особым, придуманным языком. Они — только намеки для тех, кто уже знает или хочет узнать. Они — бледные тени реальности. Но с их помощью мы выходим на понимание того, что не выразить — ни фотографией, ни словом.

Считается, что это любознательность гонит фотографов в неизвестные места, чтобы снять никем не виданные картины. Все силы автор тратит не на созидание, а на растворение в сущности окружающей природы. Фотографирование дикого пейзажа — это изображение реального пространства вне времени, одно краткое мгновение из истории природы. Но если убирается время, то остается лишь пространство. А его в диком пейзаже достаточно, чтобы человеку размазаться. Когда нет времени, то нет и «был», «буду» или «хочу быть», а только одно непрерывное «есть». Поэтому так часто пейзажные фото проникнуты грустью и меланхолией.

Фотографы страстно желают отвоевать позиции у классического искусства, в запале забывая, что художники творят свои работы из собственных представлений о мире. Фотографы же обречены пользоваться тем, что им предлагает мир, и ничего другого у них нет. Это мнение Юрия Роста. Для того чтобы считаться фотохудожниками, мы вынуждены впечатляюще подавать объекты съемки, при этом часто жертвуя документальностью.

Реалист Ипполит Тэн восклицал: «Я хочу воспроизводить объекты такими, какие они есть, или какими они были бы, даже не будь меня на свете…». Но абсолютная объективность в передаче природы, как того требовали реалисты, для нас недостижима. А если так, то зачем ставить рамки. «Мы хотим творить!» — кричал в ответ Тэну авангардист Ласло Маголи-Надь. Ведь фотография «подчеркивает красоту, а не только показывает правду». И тут к делу примешивается поэзия, мистика и вообще все необъяснимое.

Человечество не в состоянии никого любить, кроме самого себя. Это неоспоримый факт. Это не плохо и не хорошо, так есть уже тысячи лет. Мы все уже привыкли и не мыслим иначе, как ставя человека во главу угла. Немного, самая малость наших теплых чувств достается некоторым близким животным за бесплатную преданность. На большее — не достает сил.

Эгоистичное человечество завороженно глядится в прямые и кривые зеркала фотографий, особо убедительных своей «документальностью», и желает видеть там только себя. Беспристрастное изображение природы называется у нас научной или прикладной фотографией. Без человека или его следов судьба таких снимков — желтеть в ящике у фотографа или забивать жесткий диск компьютера. А на фотовыставках — болтаться на задворках зрительского внимания. И не помогают тут ни стихи, ни статьи искусствоведов, ни оригинальные названия работ. Ведь, как говорил мудрый Бенвенуто Челлини: «Многое, достаточно красиво выраженное словами, не годится как материал для картины художника». К фотографиям это тоже относится.

Пейзаж — как большой зверь, бывает косматым медведем, а бывает причесанным «бобиком». «Бобики» есть ласковые, милые, загадочные, задушевные, родные и любимые. Косматые медведи — напротив: суровые, грозные и могучие. Но если уж говорить о диком пейзаже честно, то он больше — величественный и грандиозный. Но эти эпитеты пугают. Творческое фотографирование пейзажа многим авторам представляется как процесс «приручения». Автор здесь — укротитель, а фотокамера — кнут и пряник.

Фотограф ходит среди дикой красоты и ощущает себя вправе давать имена, толковать засекреченные вечные смыслы. Но у всего здесь уже есть имена, и поэтому реальность становится лишь сырьем для приготовления знакомых блюд. Для них надергивается только то, что соответствует проверенному рецепту.

Пейзаж вызывает у людей конкретное настроение. Все понимают друг друга, словно давно сговорились. Хотя очевидно, что пейзаж — это не человек, чтобы иметь настроение. Пейзаж — это обычные земля, вода и небо в разных пропорциях. Он не угрюмый, не веселый и не грустный. У него нет рта, чтобы улыбнуться, нет глаз — чтобы заплакать. А мы говорим о дожде как о слезах, о солнце как об улыбке. Наше воображение наполняет смыслами все вокруг, и тогда нам становится не страшно жить. По сути, это языческий атавизм, когда реки населяли русалки и водяные, а лес — лешие и кикиморы.

Почему пейзажный жанр умеренно востребован долгие века, хотя он постоянно нас окружает, он — естественная наша жизненная среда, как воздух? Почему из предметов мира больший интерес все же уделяется человеку? К сожалению, реальная пейзажная фотография мало кому интересна. В городе никто даже глаза на небо не поднимет, на бегу не отрывает взгляда от асфальта. Какой же пейзаж нам нужен?

В начале прошлого века некоторые фотографы утверждали, что реальностью следует пренебрегать ради художественности. Сначала мы слегка ею пренебрегали, а потом научились вовсе без нее обходиться. Пейзаж сегодня стал лишь фоном, на котором разворачиваются человеческие сериалы. Многие современные театральные режиссеры вообще отказались от пейзажа как окружения актеров, и даже — от стен и мебели. Их герои действуют в умозрительном пространстве, в физической пустоте, которую зритель обязан наполнить за счет собственного воображения.

Пейзаж как жанр еще кое-как существует, но он абсолютно «ручной», милый и неопасный. Прирученный. Дикость пейзажа пугает и настораживает. Первозданность непонятна в своем глобальном смысле, она живет, рождает и умирает, и не очень ясно — зачем. Ее смыслы от погруженного в себя человечества напрочь ускользают. Но это не значит, что их нет. Так не может быть.

Не может природа быть результатом случайности. Не может вселенная быть случайностью, потому что если она — случайность, то и наша жизнь не стоит копейки. Но мы-то чувствуем, что предназначены «для полета». Это неистребимое в нас ощущение и наделяет, хоть непонятным, но смыслом все мироздание.

Есть еще одно деление пейзажей — на коммерческие и некоммерческие. А так как для многих фотографов мнение оптового рынка является главным критерием художественности, то взлет коммерческого пейзажа — дело ближайшего времени.

Многие сегодня научились грамотно фотографировать, но никто не крикнет в ухо, что же надо снимать. Вот и рыщут люди по земле, щелкая все подряд в надежде, что в этой куче вдруг обнаружится «то самое». Что «количество перейдет в качество». Но, как говорил Картье-Брессон: «Разница между хорошим и средним снимком — это вопрос нескольких миллиметров, очень маленькая разница. Но существенная. Я думаю, что между фотографами нет большой разницы, зато очень важны разницы маленькие».

Но так хочется быть гением. Для того чтобы казаться им, многие обзаводятся странностями поведения, считая их спутниками гениальности. Действительно, существует печальная связь между умом и безумием, между гениальностью и помешательством. Но это вовсе не означает, что каждый сумасшедший — гений. Сумасшедших — миллионы, а гениев — единицы.

Виктор ГРИЦЮК
Фотография: © Виктор Грицюк