Ольга Свиблова: «В этом году люди отреагировали на самое тонкое»

Текст и фото Елена ФИРСОВА

Ольга Свиблова говорит долго и охотно. За это ее любят журналисты. Но взять у нее интервью — нормальное, полноценное интервью, не какой-нибудь короткий комментарий — дело весьма непростое. И это головная боль журналистов. Сотрудницы пресс-службы на просьбу посодействовать в организации такой встречи только вздыхают и говорят, что за последнее время мы уже пятый журнал, который этого добивается, но запланированно зафиксировать во времени и пространстве директора Московского дома фотографии ой как непросто…

Единственный шанс — подкарауливать Ольгу Львовну на открытиях выставок и пресс-конференциях — а их, к счастью, МДФ проводит много. И если вам улыбнутся звезды и вы каким-то немыслимым способом урвете-таки директора МДФ из окружающего мира, то, будьте спокойны, Ольга Свиблова расскажет вам все — образно, глубоко, многословно (в хорошем смысле этого слова). Нам повезло, и после пресс-конференции, приуроченной к открытию инсталляций Барбары Крюгер и Ильи Трушевского в новых залах RIGroup Мультимедийного комплекса актуальных искусств на «Винзаводе» этим летом, Ольга Свиблова подарила нам целых сорок минут…

— Ольга Львовна, бесспорно, самый крупный проект Московского дома фотографии в этом году — «Фотобиеннале» в Москве. Как вы оцениваете его итоги?
— Все, что было запланировано, все сделано. Хотя до последней секунды я не верила, что это «Фотобиеннале» вообще будет. Потому что год был очень трудный. Потому что после биеннале в Венеции, на котором у нас был свой стенд, мы с трудом приходили в себя. У нас было мало времени: Но это кажется, что мы все делаем в последнюю минуту — на самом деле программа каждого биеннале готовится много лет. И сейчас я уже знаю две трети программы «Фотобиеннале» 2010 года.

Любая, даже маленькая выставка — это всегда экзамен. Когда же делаешь биеннале, то всегда опускаются руки, в какой-то момент кажется, что ничего не выйдет, что все, конец. Но вся программа получилась. Все открылось вовремя. Я считаю, что на инсталляциях не было никаких ошибок — это очень важно и очень трудно. Я всегда говорю в музее, что все, что хорошо, мне не надо докладывать. Это нормально. Нужно докладывать о проблемах. Считаю, что команда Московского дома фотографии сработала в этом году безупречно.

В этом году у нас была очень трудная задача подготовить образовательную программу, которую в таком масштабе мы никогда не делали. И она получилась на сто процентов, потому что каждую субботу и воскресенье в залах «Винзавода» в Цехе красного было от шестисот до тысячи человек. Для меня это был шок. Я еще раз поняла, до какой степени это важно.

Людям нужна информация. На пустом месте, как говорит Тимофей Парщиков, даже глупость не рождается. Поэтому нужно, чтобы эти дыры были залатаны. Ведь современные молодые художники не знают, что было сделано 15 лет назад, даже в нашем современном искусстве. Книг совсем мало. Документации нет…

Также в рамках «Фотобиеннале» у нас прошли серьезные мастер-классы в Школе Родченко: Алекс Уэбб, Богдан Конопка, Антуан Жаррье. Мы второй раз сделали мастер-класс Ральфа Гибсона, за которым охотятся все мировые фестивали, по три-четыре года ждут в очереди. Из группы в двенадцать человек его прошлого мастер-класса шесть авторов стали активно действующими персонажами российской арт-сцены: Тимофей Парщиков, Наташа Павловская, Юля Милнер: С ними все сегодня работают. Значит, Ральф Гибсон действительно гениальный педагог.

Первый раз в этом году мы сделали просмотр портфолио. Считаю, что и этот экзамен мы сдали. И будем в дальнейшем продолжать.

Посещаемость в этом году была как никогда — выставки «Фотобиеннале» увидели почти 900 тыс. человек. Каждую субботу-воскресенье у меня не затихал телефон — у меня просили пройти без очереди министры, замминистры, потому что они не могли стоять два часа за билетами: А иногда и стояли: И это было счастье. Потому что шли люди — наш самый большой подарок. Невероятную посещаемость нам дал «Винзавод» — магическое место. Сюда идет совершенно другая публика. Сюда идет молодежь — это будущее, и мне прежде всего интересно их мнение, мне интересен их интерес. И у нас 70 процентов посетителей — всегда молодежь…

— Организация каких проектов «Фотобиеннале» оказалась самой трудной? Какие проекты стали для вас самыми важными?
— Было очень много трудных проектов. Выставка Андреаса Гурского — это был кошмар: Огромное количество технических, организационных деталей, которые было очень трудно преодолеть. То, что он случился, для нас — честь, гордость. Это получилось здорово.

Понимаете, четыре года шел разговор о том, что будет Гурский. И контракт был подписан за две недели, как проект случился. Никто не знает, что стоит за этим: Были все возможные отягчающие обстоятельства. Но это произошло. Значит, это нужно было сделать.

Наша достижение, не меньшее, чем Андреас Гурский, — выставка «Первоцвет» — это 12 лет работы музея.

Дикой радостью для меня была выставка в Школе Родченко: в декабре я принимала их первый экзамен — и прогресс, который с декабря до конца марта был сделан, для меня был удивительным. Более того, куратором тоже был студент. И выставка, на мой взгляд, была скурирована прекрасно.

Я дико довольна работой школы — меньше, чем за год удалось поставить учебный процесс так, что для меня крупнейшими комплиментами стали слова и Алекса Уэбба, который читает лекции в крупнейших фотографических школах, и того же Ральфа Гибсона о том, что школу, которая бы имела такой уровень экипировки и менеджмента, встретишь редко. Конечно, открывая эту школу, мы проанализировали опыт всех крупнейших западных учебных заведений. И знаменитой американской школы ICP, где обучение стоит 25 тыс. долларов за сезон, и французской старинной школы в Арле, и финской школы, и шведской: И то, что это получилось и работает, для меня очень важно. Это наше новое беби. Вообще, боюсь говорить о том, что еще не встало на ноги.

Говоря о выставках биеннале, конечно, Богдан Конопка был открыт. Получить одновременно и Джакомелли, и Бубу — это было чудо. Никто же не понимает, что такое — сделать эти выставки. Это всегда переговоры с художниками, с музеями, с агентствами… Выставку «Магнума» я считаю победой…

— Расскажите, пожалуйста, подробнее, как выставка фотографов это агентства стала частью биеннале?
— Я с «Магнумом» работаю с первого «Фотобиеннале» в Москве, с 1996 года. С тех пор мы показали 16 выставок агентства, и понятно было, что мы отметим его 60-летие. Но постольку, поскольку было огромное количество организационных проблем, которых я даже не хочу касаться, мы до последнего момента не знали, в какой форме его покажем. И в итоге я считаю, что показали мы его замечательно.

Для меня, конечно, событием была выставка Гарика Пинхасова, потому что он — единственный русский фотограф «Магнума» и один из крупнейших фотографов мира… У него в жизни была только одна небольшая персональная выставка в парижской галерее, и работать с ним было дико трудно, потому что каждый раз, когда ты работаешь с художником, это проблема его личной психики, это его личный подход к своему творчеству. То, что мы заставили Гарика сделать эту выставку, — это была победа. И я уверена, что теперь его выставок будет много, потому что он сам был доволен…

Гарик Пинхасов, незаконченный, недосказанный, у которого никогда нет точки, у которого свет рисует в цвете, чудесно рифмовался с Алексом Уэббом, который рисует тенью в свете и который всегда артикулирован предельно. Каждая его фотография — это абсолютно законченное высказывание. И было важно поставить их друг против друга. Если с Алексом Уэббом было легко — надо было просто доехать до Нью-Йорка, надо было добраться до его студии в Бруклине, надо было потеряться там десять раз, надо было найтись, а потом увидеть удивительно легкого, контактного, конструктивного человека, то с Гариком было трудно. Ну что я могу считать победой? Конечно, я считаю победой Гарика. Но Алекс Уэбб — это любимый автор моего ребенка, пять лет мой ребенок говорил мне: Алекс Уэбб — лучший. И я тоже заинтересовалась…

Я не знаю, как «Фотобиеннале» случилось. Это случилось, потому что все просто-напросто понимали, что не случиться не может. Когда я смотрю на своих западных коллег, которые занимаются фестивалями, я им безумно завидую. Потому что они всегда занимаются только своим фестивалем, а у нас музей, который имеет кучу смежной деятельности — и в своих залах, и за рубежом, и в регионах… Слушайте, у нас одновременно с подготовкой биеннале, прямо в разгар, прошла совершенно замечательная выставка в Самаре, где мы представляли книгу и выставку «Россия. ХХ век в фотографии»! У нас с середины января по середину февраля было пять зарубежных проектов — вы понимаете, что это такое? Лондон, Париж, Хьюстон, Стамбул, Рим: А «Фотобиеннале» открывалось в середине марта. Поэтому это было тяжело…

С другой стороны, вы знаете, я когда-то давала интервью газете «Есть работа»… Я считаю, что счастье — это когда есть работа… Счастье, что мы можем это делать, что мы сегодня нашли партнеров, которые нам помогают. Это стратегические партнеры Master Card, Fleming Family Partners, Volkswagen, это невероятная поддержка Sony Cyber Shot, «Билайна», Google...

— Ольга Львовна, как вы считаете, как воспринимается современная российская фотография на международном уровне? Она все так же пока представлена только «россиянином» из Украины Борисом Михайловым?..
— Могу сказать, что Борис Михайлов — это староста. Но надо понимать, что вывод каждого автора куда-то — это огромная работа. Например, с группой АЕС+Ф мы работаем 12 лет — сколько существует музей. Сегодня это stars в полном смысле слова. И в ценовом диапазоне, и по цитируемости — это самые цитируемые авторы за последние два года. Если мы работаем с кем-то, то работаем обычно долго.

— Как все-таки относятся к российской фотографии за рубежом?
— Я могу так сказать: без exciting. Я считаю, что хорошо, что что-то случается. Какое-то головокружение от успеха, чтобы нас все ждали, открывали руки — это, конечно, не так. Над этим нужно работать. И я ужасно рада, что сегодня есть много институций: Государственный центр современного искусства, замечательный Музей современного искусства, Галерея искусств Зураба Церетели, наш музей, серьезные галереи, которые как-то искусство поддерживают. Постепенно все происходит. Но не надо думать, что все нас там ждут. Моды на русское искусство, на русскую фотографию, как на китайскую, — нет. Не надо сегодня думать, что мы шапками кого-то закидаем. Кроме того, надо понимать, что у нас не так много художников, не так много фотографов мирового уровня. Если мы возьмем Америку, то их там больше, если мы возьмем Францию, то их там безусловно больше. Поэтому их надо растить, растить и растить.

— Выбирая темы «Фотобиеннале», например следующего, вы преследуете цель показать какие-то тренды, тенденции мировой фотографии? Например, то же китайское искусство…
— Слушайте, я китайскую фотографию показывала, когда о ней никто вообще не думал! Первый раз — семь лет назад, безо всяких Годов Китая в России и т.д. Год Китая в России случился в прошлом году, а до этого у нас было 14 китайских проектов, причем лучших…

2010 год будет посвящен Франции, Vive la France, это будет Год Франции в России и Год России во Франции. И, естественно, Франция будет центром. Я уже знаю основное количество выставок, которое будет на следующем «Фотобиеннале».

— Назовете несколько?
— Не назову. Это сюрприз. Каждый год должен быть сюрпризом! Единственное… В этом году у меня была заявлена тема «Движение», но потом я ее убрала — поняла, что тот объем, который показываем с 60-летием «Магнума», безусловно, надо выделить в отдельную тему, и тему «Движения» это отодвигает. Мы ее убрали, и потом, на следующем биеннале отыграем ее по полной программе, так, как положено.

— Как зарубежные организации и институции воспринимают ваши предложения о проведении выставок в Москве?
— Нормально воспринимают. У тебя есть кредит доверия тем, что ты делал раньше. Я работаю с искусством начиная с 1983 года. Писала я о нем с 78-го. Т.е. ты знаешь людей, они знают тебя. Знаете, есть такое понятие — сарафанное радио. Ты приглашаешь какого-нибудь художника, он звонит своему другу и тут же спрашивает: ты был уже в Москве, как там все было? Вот если кто-то будет недоволен — вот это будет катастрофа. Потому что никакая пресса, ничто не говорит о тебе так, как удовольствие или неудовольствие, реакция самого художника. Если художник доволен тем, как он представлен, дальше он расскажет другим.

Мир — это очень пересекающиеся круги. Поэтому когда ты что-то делаешь, главное — это репутация. Ничто не стоит так дорого, как репутация. Ее очень трудно заслужить и очень легко потерять. Цена же ошибки: Всю свою жизнь я помню фильм «Зеркало» — я его смотрела маленьким ребенком в школе. И там бежит Терехова по огромной типографии, и у нее опечатка. И я тогда думала — и чего она так волнуется, подумаешь, опечатка — ведь можно иметь тройку по грамотности, главное, чтобы была пятерка за содержание. Чем больше я живу, тем больше думаю, что опечатка — это самое страшное. Вот у тебя что-то не сработает — и ты никогда не докажешь художнику, что это не твоя ошибка. Ошибки всегда все твои. И каждая мелочь — от этикетки до того, как работает видеопроектор, каким образом у тебя включился микрофон, она как бы важна здесь. Эта огромная профессиональная работа, это опыт. И это репутация. Я еще раз говорю, что заслужить ее трудно, а потерять легко. Ты каждый раз идешь как по канату без страховки. Открываешь маленькую выставку — это страшный экзамен, открываешь «Фотобиеннале» — это тоже экзамен. И всегда психуешь, никогда не знаешь, чем это кончится.

— Вы много путешествуете. Как вы ощущаете, что сейчас в мире фотографии происходит? Тенденции, направления, имена?
— Я не знаю, это сложная вещь. Во-первых, сегодня есть интернет, благодаря которому можно путешествовать по миру, поэтому не всегда обязательно ездить непосредственно.

— Как рождаются идеи, темы выставок?
— Надо видеть, надо слышать, надо чувствовать. Надо держать глаза открытыми. И надо наполняться. А наполнение приходит совершенно неизвестно откуда — от книжек, из кино, из твоих личных проблем — ты на что-то сердишься, что-то тебя восхищает, и тогда складываются темы…

Когда ты выбираешь тему, ты должен быть уверен, что она прозвучит сегодня, здесь, и будет услышана. И она должна быть для тебя больной и важной, и ты сначала должен ею заболеть сам. А потом как бы отойти и посмотреть, а болеют ли ею в этот момент другие, будет ли она услышана, не слишком ли рано?

Вот мы Богдана Конопку выставляли семь лет назад, и никто его не увидел. И тогда я сказала: все, я жду. Я обожаю этого автора, я считаю, что это редчайший бриллиант в современной фотографии. В этом году мы сделали его огромную ретроспективу. И его услышали и увидели. Прошло семь лет. Значит, тогда на семь лет мы его показали раньше. Потому что в России тогда, чтобы что-то увидели, нужно было бить по голове молотом. А он тонкий, он чуткий. Для того чтобы его услышать, нужно иметь какую-то тишину, надо иметь потребность в этой тишине.

Это почувствовать надо сначала в себе, этим заболеть, а потом тогда это можно послать как мессидж другим людям, и он будет подхвачен, может быть. Если он подхвачен, это радость, это удовольствие от того, что что-то случилось не просто так.

Или, например, Хельмута Ньютона я показывала у нас в России пять раз! Вот мы сделали в 98-м году его большую выставку, и его не увидели, не было ни одной статьи про Хельмута Ньютона. И выставка была по размеру чуть меньше, чем та ретроспектива, которую мы показывали четыре-пять лет назад, незадолго до его кончины.

Ты должен иметь терпение, ты должен точно чувствовать, когда тот или иной автор может быть услышан, увиден. В этом году мне очень понравилось, что люди отреагировали на самое тонкое.

Конечно, хочется, чтобы в русскую фотографию пришло больше сильных, молодых. Они приходят с совсем новым взглядом, они совсем другие. Петя Ловыгин — это была радость. Нашла его наш питерский агент Катя Кондранина, просмотрев в «ФотоДепартаменте» фотографии огромного количества людей. Просто села за компьютер и нашла. И Петя Ловыгин на самом деле пришел к людям через компьютер, через виртуальное пространство. И, конечно, мы ему мгновенно открыли дверь и сказали: три выставки. И все три выставки были нами сделаны…

Когда из человека что-то идет, мешать не надо — и не надо этого бояться. Вы понимаете, художник — это такая вещь, из него то идет, то не идет. Это самое страшное — быть художником. Потому что за любой профессией можно спрятаться, потому что любая профессия имеет еще какую-то рутинную, алгоритмически понятную составляющую, а у художника каждый раз ты должен поймать вот эту ниточку, как у Карлоса Кастанеды, ловишь эту ниточку и: вспрыгиваешь на елку, если помните этот кусок из Кастанеды. Вот эту магическую ниточку, которая из тебя что-то вытягивает, надо каждый раз поймать, и никто, как художник, не знает, если эта ниточка не идет. Это самое страшное, что есть в судьбе художника. Поэтому любой художник, люблю я его или не люблю, буду его выставлять в этот раз или нет, заслуживает невероятного внимания и уважения. Он каждый раз идет к нам с обнаженной кожей. Мало того, что он каждый раз должен показать себя, — показать другого гораздо легче, чем показать себя, — у него еще есть процесс тончайших взаимоотношений с этой ниточкой, с этой энергетической трубой.

Знаете, есть такая замечательная фреска Врубеля в Киеве — «Сошествие святого духа». И там этот дух ходит как будто по таким вот пожарным трубам — и они так развиваются, пузырятся… Вот оно к тебе идет или не идет, и ты никогда не знаешь, пережмет эту трубу или нет. Поэтому художников надо поддерживать даже тогда, когда ты понимаешь, что у него период, когда и он знает, что не идет, и ты знаешь, что не идет. И как куратора задача твоя в том, чтобы разозлив, поддержав, похвалив — что-то такое ты должен сделать, — помочь художнику поймать эту ниточку… И это на самом деле — служение. Тебя не видно. Ты за скобкой. Но ты должен эту ниточку направить в правильное место. И тогда это получается.

В качестве заключения. Чего только ни наслушался Московский дом фотографии за время своего существования — и искренние признания в любви, и не менее искренние (правда, все же заочные) признания в ненависти от всех и каждого. Но приличные дивиденды от той моды на фотографию в России, которую вызвала деятельность МДФ, — и с этим, уверены, согласятся все — получили без разбора и друзья, и враги.
F&V