Провокация мыльных шаров

Это не словарь. И не толкователь снов, и не энциклопедия. Первую фразу молодой фотограф Варвара Лозенко написала в тексте, объясняющем суть проекта «Мыльная опера», а далее — импровизация. Помните?«Это было в семнадцатом веке. Символы и эмблемы встречались на каждом шагу: здания и картины создавались таким образом, чтобы их можно было прочесть, как книги. Каждый предмет означал что-то другое; если у вас был подходящий словарь, вы могли читать саму Природу»*

Мы не знаем природы искусства, сколько бы ни писали об этом. Также сложно определить природу фотографии. Ее можно определять технически, пластически, эстетически, и прочая, и прочая. Так императорский титул ее определения будет распространяться на все области, в которые раскинулись ее владения. Широко. Образ похож на стих. Самый короткий. Так что образ понимаешь сразу, без толкования, как символ или аллегорию на том Языке, которым владеешь.

Несомненно, современный зритель понимает Язык современного художника, а последний надеется на то, что говорит со своим зрителем на одном Языке — во всяком случае, им обоим — и художнику, и зрителю — известен предметный ряд, становящийся основой современного аллегорического Языка.

Вот — вагон метро, вот — велосипед, вот — университет. Современные прически, молодые люди в постели, пластмассовые баллончики с мыльной пеной. Люди становятся равнозначны одежде в ряду символических значений, а она означает не более чем мыльную пену. Можно было бы сказать, что все — это воздух, пустой звук, вдох и выдох.

Когда мы говорим «дух», мы редко предполагаем, что собеседник неправильно поймет, а если даже так, то у него в запасе останется еще несколько уровней понимания того, что мы имели в виду. Мыльные шары — простая метафора. Тем интереснее разгадывать ее значение и, смеясь, угадать то большое, что скрыто в этом малом. Когда-то Дионисий Ареопагит обозначал такие несоразмеримые, и тем более поразительные, определения великого как «неподобное подобие»** — неподобное вплоть до смеха, когда с удивлением узнаем в малом большое.

Варвара Лозенко — молодой московский автор. Ее работы зрители уже видели в журналах, на выставках. По образованию она переводчик. Может быть, поэтому в ее легком исполнении, в ее ясных и прочитываемых (вопрос: на каком из уровней?) снимках притаилось авторское мастерское владение Языками. Аллегорий и символов. Владение метаморфозами, искусством химер в тумане, умудряющихся внезапно послать свою улыбку с высоты соборных стен праздному зрителю. Простое и ясное, но забытое искусство общения на Языке аллегорий.

Лозенко работает в цветной фотографии, она работает, выбирая формат репрезентации своего изображения, интуитивно предвосхищая его воздействие на зрителя размером большого красного пятна или большого синего, игрой детали на большом и пустом фоне. Журнальная публикация ее фотографии — репродукция, напоминание о реальном произведении (где фотография имеет известный размер и технологию отпечатка).

Она поселяет своих персонажей в призму композиции, встряхивает ее, как дети встряхивают калейдоскоп, так что меняется угол видения. Посылает ли она этим привет конструктивистам? Это не самое важное. Главное, что внутри ее композиций сохраняется авторское присутствие, присутствие ее camera lucida, ее призмы, ее ковчега, в котором плывут персонажи, сменяя друг друга, как фигурки в детском волшебном фонаре, а нить одного сюжета остается связующей между разрозненными изображениями.

Люди пускают мыльные пузыри, весело и беззаботно, почти что впустую, проводят драгоценное время, превращая его в любование пустотой, переливающейся радугой только для них... Это похоже еще и на документацию хэппенингов с участием друзей, их друзей и их детей, студентов и подростков. Вначале не замечаешь точной срежиссированности каждой сцены, так она легка и необязательна, как запуск мыльного пузыря, а потом становится ясной ее отточенная окончательность.

В серии «Мыльная опера» больше листов, чем публикует журнал, но эти листы воплощают то же авторское видение как бы внутри замкнутого пространства, где есть задник — стенка картонного театрика, есть кулисы, качнувшиеся при игре в игру, есть персонажи, несмотря на современность костюмов узнаваемые: Арлекино на решетке забора авансцены; персонаж-наблюдатель, он же голос за кадром (на пустой сцене поля, на велосипеде); хоровое действо в вагоне метро; инженю с главным героем во время свидания. Театр масок? Или жизнь как театр?

У этого автора неподобное подобие как стержень нанизывает на себя уровни рассматривания (и позволим себе предположить, создания) произведений. Не доставляя зрителю неприятностей заумностью философской причины своего создания. Причина их появления, как и всегда, была обыкновенной: они не могли не появиться. А были ли они провокацией или не были, это имеет значение для молодого автора, который перестанет быть молодым, увлечется другими идеями, а серия «Мыльная опера» останется такой же солнечной, как и была. Кажется, необязательной. Но запоминающейся.

Ирина ЧМЫРЕВА

Все фотографии: © Варвара Лозенко

* Ф. Пулман. Северное сияние, стр. 195
** Псевдо-Дионисий Ареопагит, Символическое богословие, 1997, стр. 17–19