Фантасмагории старого текста

Григорий Майофис — сын и внук художника, и, если бы не конец ХХ века, если бы не путаница путей искусства, если бы не поворот сюжета, еще один поворот… в результате к началу ХХI века художник-живописец с академической закалкой в рисунке и не менее основательным знанием истории искусства оказался на территории фотографии. И не просто используя фотографию для своих живописных опусов или нанимая фотографов для запечатления/документации своих действий, но собственно — в роли снимающего постановщика, а также лаборанта и ретушера, кроме того, и критика, жестко отбраковывающего весь «экспериментальный» недо- и перепечатанный ряд. Можно было бы удивиться тому, как за три-четыре года он сумел стать профессионалом, если не учитывать опыт многолетнего обучения и совершенствования в художественном ремесле на сопредельных территориях живописи, рисунка, теории композиции и истории искусства. Наверное, они-то и поспособствовали такому ускорению на фотографическом поприще.

Одна из первых законченных работ Майофиса — «Басни Ивана Андреевича Крылова». Да, да, те самые, что все читали в детстве. А еще те самые, написанные первым переводчиком Эзопа на русский язык, те, которые стали образцом жанра для Михалкова и прочая, те, в которых современники и их правнуки вычитывали сатиру на известные Крылову нравы. Вполне взрослые произведения. Более двадцати лет назад отец Григория, Михаил Майофис, — известный ленинградский художник-график, уже иллюстрировал «Басни», насытив их сюрреалистической тонкостью ассоциаций, сплетающихся, как во сне, в совершенно новые семантические конструкции. Где был чиновник — появлялась капризная дама, где был осел — «расколдовывался» некий несчастный муж, лягушки и цветы окружали эти презабавнейшие картины, отнюдь не нарушая насмешнического стиля главного обжоры русской литературы.

И вот за дело взялся сын. Он поздоровался с мастерами фотоколлажа, господами Лисицким и Жутовским, высказал свое почтение западным мастерам наподобие Виткина, расшаркался перед фотографами-художниками начала ХХ века, отпустив пару любезностей по поводу качества оптики и старой печати. Он осмотрелся: заглянул в зеркала, заметив, как отражаются в них забытые игрушки и любезные сердцу всякого живописца со временем Гогена и Кончаловского клеенчатые картины самоучек; пригласил моделей, благо их приход в студию художника не вызывал ни у кого подозрений; музыкантов, услаждавших слух во время работы, а также с удовольствием перевоплощавшихся в героев Крылова (каждый музыкант-исполнитель — актер в душе); расставил по местам чучела, украшавшие во все времена студии живописцев, а с середины XIX века — и уважающие себя студии фотографов.

Увлекающиеся фотографией с советских времен, конечно, помнят, какой успех имели коллажированные фотокартины Потапова и постановочные a-la в студии эпохи модерн фотографии Виты Буйвид. Но у Майофиса другое: ему удалось придать фотографиям тот вид гротескности, барочной избыточности, который буквально распирает изображения изнутри и делает их невероятно привлекательными и одновременно давящими, как живописные потолки петербургских паласов, где боги и кони, кажется, готовы сверзиться на головы смотрящих. Его фотографии превратили текст Крылова в большой, наполненный скрытой символикой вокабуляр средневековых заблуждений. Да и кем был Иван Андреевич, как не последним раблезианцем осьмнадцатого столетия? Майофис, «раздевая» басни от повествовательных покровов, успел пофлиртовать с классической русской живописью, внеся в одну из фотографий акварельную радугу (привет художнику Саврасову), в другую — воспоминания о рембрандтовской Данае, переданные поп-артистами 1970-х: здесь и плакатное изображение нищего, и телеса принцессы, и поблескивающие, как пиратские пиастры, золотые монеты. Конечно же, досталось ХХ веку Барби, каучуковых фигурок кинг-конгов и игрушечных солдатиков последней войны.

Пару лет назад в одном из обзоров фотографической жизни Санкт-Петербурга Майофиса назвали пересмешником. И есть за что. Но за простой и доходчивой формой шутки у него клубятся тени отраженных в серебре призраков, обволакивающих бородатые сюжеты холодком ночных погружений в подвалы сознания.

Майофис работает с неповоротливыми старыми камерами, он чуток к оттенку бумажной основы фотобумаги, он подбирает глубину серебра эмульсии и плотность печати, цвет виража не быстрее, чем художник-график останавливает выбор своих материалов. Еще бы: речь идет о создании Произведения. Не отрываясь от материнского лона изящных искусств, Майофис мыслит свое произведение на стене музея, в раме, заставляющим вглядываться в себя сотни зрителей. Это амбициозно? Но плох тот художник, который и в душе творит в стол, удовлетворяя только собственное желание участия в творческом акте, начисто лишенный мессианских амбиций.

Майофис, постигая оптику фотографического запечатления пространства и объекта, остается верен классическим представлениям об искусстве фотографии. Подобно Робинсону и Рейландеру и тысячам их последователей, он конструирует отражение реальности, наделяя его критической массой смыслов, коллажирует осколки реальности, дабы воссоздать ее достойной вчитывания. Майофис как бы замыкает на себе роли художника, фотографа-художника и литератора, склонного к философствованию. А зачем иначе искусство, если оно не сообщает нечто?

Шутовской колпак позволяет избежать менторства. Пока сообщение не будет облечено в острый, как обрез стекла, эмоциональный, как крик, текст, оно не будет услышано. Может быть, в этом скрыт секрет «избыточной» формы майофисовых фотографий, секрет иронии и намеренной провокации, использования символики предметов «шиворот-навыворот» — секретный рецепт того зелья, что позволяет проникать в глубинные смыслы?

Все это очень театрально, но плох фотограф, не любящий театра. Нет, не съемку сцены, когда пафос слов не отражается на пленке и слабым отблеском, а жесты в кадре выглядят всего лишь «театрально». Но плох фотограф, не ищущий своего пути запечатления эмоций, сохранения невидимых флюидов, которые — у редких авторов — оставаясь в произведении, находят отклик у зрителя. Не будет бахвальством вспомнить в этом тексте Саудека: он балансирует на границе между кичем и высоким, мастерски манипулируя «кодами» и архетипами, а еще ритмами линий и пятен, цвета, заставляя зрителей задыхаться перед фотографией раньше, чем к ним приходит вопрос, задыхаются они от негодования или от восхищения. У Майофиса другая позиция: едва ли кто-то решится упрекнуть его в дурновкусии, слишком уж изыскана сервировка, и многое остается полускрытым и недосказанным, так что обвиняя, знайте, есть опасность попасть в положение подсматривающего и озвучивающего непроизнесенное.

Все фотографии: © Григорий Майофис

Ирина ЧМЫРЕВА