Тени яростного мира

Подросток — маргинальное состояние. Каждая из культур предлагает свои рецепты инициации из мира детства в мир взрослых. Крах культуры означает крах механизмов, адаптирующих ребенка в социуме. Неважно, будет ли это крах традиционной культуры, культуры патриархальной, матриархальной, культуры большой неделимой семьи (крестьянской культуры) перед лицом урбанизма или крах культуры, зиждущейся на определенной идеологии/религии перед лицом наступающей глобализации. Крах культурных механизмов, защищающих взрослеющего, сталкивает его лицом к лицу с яростью взрослого мира.

Дети — отражение мира взрослых. Более острое, осколкообразное. Детская ярость и ненависть не знают границ, у них нет механизмов сдерживания, которые есть у взрослых, живущих в условиях общественного договора. Будет ли ребенок, не знающий смысла смерти и не изведавший боли, мучить животное, или будет ставить эксперименты над собственным телом в попытке понять его строение, он будет идти до конца, как в игре с машинками, разбитыми вдребезги затем, чтобы понять их строение. У подростков, которые еще дети, не выстроены защитные и сдерживающие механизмы, и детская жестокость поражает даже взрослых своей беспредельностью. Дети — ангелы; пока они не войдут в возраст половой зрелости, учат традиционные религии, у них еще нет грехов. Но те же дети со звериной реакцией и изощренностью ума порою кажутся существами, в которых еще не вложена душа: есть ум, есть изобретательность, ловкость, но нет сострадания. Их поведение сродни цивилизации, выросшей без опоры на культуру, на механизмы самосохранения: есть возможности к развитию, вплоть до самоуничтожения.

Евгений Мохорев вошел в фотографию на рубеже 1980-х — 1990-х гг., будучи совсем молодым человеком, который сам едва минул возраст «Подростка» Достоевского. Как и классик русской литературы, Мохорев — дитя Петербурга, города столь же необыкновенного для русского ландшафта, сколь и искусственного, вобравшего в себя квинтэссенцию русского культурного мятежа XVIII и последующих столетий. В ранних фотографиях Мохорева город был одним из равноправных героев наравне с подростками.

Тема взрослеющего человека, у которого впервые возникает вопрос самоидентификации и ощущение полноты собственного «я», была абсолютно новой для российской фотографии. Эта тема — один из разделов многомерной темы индивидуального, темы, практически отсутствовавшей в советский период воспевания коллективного. Мохорев стал носителем «темы» новой эпохи. Разрушенная, но не до конца изжитая в общественном сознании, превратившаяся в неосознанный набор стереотипов коллективная культура советского времени обрекла Мохорева на роль изгоя: подростки — еще не взрослые, уже не дети, их откровенная саморепрезентация перед камерой — слишком подозрительным казалось это для ревнителей традиционного коллективного «я».

Петербург постсоветского времени, постепенно, дольше, чем за десятилетие очищающийся от хлама упадка, остается в работах Мохорева важной темой. Заброшенный в угоду столице-Москве Петербург-Ленинград, столица досоветской России, в начале перестройки был символом, многозначность которого вмещала в себя созвучия с темой обездоленного детства.

Постепенно Петербург преобразился. Теперь у Мохорева город и дети разведены: город — тема 35-миллиметровых штудий фотографа. В них он проявляет себя лирическим и жестким режиссером, разыгрывающим мизансцены в барочных и классицистических декорациях города Петра. Дети, подростки — тема продолжающегося проекта портретов, снятых в основном широкой камерой. Мохорев все больше сосредотачивается на портретах, на проявлении взрослых эмоций, теней взрослых мыслей на еще детских лицах героев. Мохорев, как и раньше, не работает с «детьми улиц», бездомными, беспризорными. Его герои в большинстве своем дети из благополучных семей. Но в процессе диалога с фотографом с их лиц уходит маска защищенности, обнажается напряжение, которое не вооруженный талантом взгляд в состоянии уловить лишь в лицах детей улицы, постоянно вооруженных собственной агрессией против агрессии окружающего мира.

Мохореву удалось зафиксировать конфликт между подростком и миром взрослых, конфликт, обнажившийся в период перестройки, когда крушение советской культуры повлекло за собой крушение идеологических устоев, на которых строился непрочный, как выяснилось, фундамент личности людей советского времени. Человек в период перестройки оказался один на один с сартровским ужасом собственной экзистенции. Этот ужас порождает в человеке ярость сопротивления собственному знанию.

В постперестроечное время первыми с темнотой завтра встретились подростки. Те, кто уже знают о существовании смерти, но еще не ощутили ее дыхания. На фотографиях Мохорева их лица опалены яростью сопротивления, борьбы за признание своего существования, своего «я». В каких-то снимках они еще невинны, как античные боги, но на многих они стоят перед камерой, ощущая собственную предельность и запредельность познаваемости жизни. Конфликт детского лица и взрослой яростной мысли, отчеканенной во взгляде подростка, делает портреты Мохорева конечными откровениями, подобными фотографиям мертвецов, привораживающим зрителя, который продолжает твердить о том, как ужасно то, на что он смотрит.

Ирина ЧМЫРЕВА

Все фотографии: © Евгений Мохорев