Мы живем, и что-то происходит с нами, но происходит внутри нас, мы сами этого не замечаем, не замечаем в себе нарождающегося другого и вечно ищем этого другого вовне, как мечущийся по свету киношный сыскарь — паркеровский Ангел. Революции в нас происходят медленно и незаметно — чем мы отличаемся от людей прошлого или от юных соседей по столику в питерской галерее «Борей», можно понять, только побывав в их шкуре. Но как?
В случае с фотографом это просто — нам позволено увидеть мир его глазами.
Когда рассматриваешь фотографии Дмитрия Провоторова, не оставляет ощущение, что на свет народились какие-то новые люди. Критическая масса внутренних подвижек дала толчок реакции, и мутация свершилась. Какой-то новой тоской, вызванной к жизни новым первобытным чутьем, наполнена эмульсия его снимков.
Старые формы, иссеченные безжалостными царапинами, нанесенными прямо на негатив, формы, едва проглядывающие сквозь пятна/между пятен неизвестного происхождения, не удовлетворяют его и этих новых людей — им хочется другой реальности, но реальность за ними не поспевает, ее пока нет. Поэтому новым людям неуютно здесь, хотя они и научились неплохо приспосабливаться к череде сменяющих друг друга опасностей. Они осознают, что на самом деле их мир — мир будущего, того времени, где и дышать-то, наверное, уже придется другим газом.
Действительно, если приглядеться, наш мир во многом исчерпал себя, он уже производит и предлагает потреблять даже не предметы, не вещи, но их зрелищные эквиваленты — муляжи, образы, имиджи, химеры. Мы внешне свободны, но вот беда — мы отторгнуты от действительности, помещенной за стекло. Холод прозрачной стены отделяет нас от вещей, от того, что творится по ту сторону телевизионного экрана или экрана монитора — от властей и соплеменников, от событий, стадионов и родных пейзажей. Что-то не то… Во всем что-то не то.
Свободное время, которое мы урываем от работы, в катастрофическом объеме отдается пассивному созерцанию экрана. В эти часы мы не живем, не отдыхаем, мы смотрим, как живут и отдыхают в телевизоре другие. Но и те в действительности не живут и не отдыхают — они симулируют жизнь, трудясь во имя осуществления тотальной иллюзии, мира-иллюзии. Воистину зрелище стало основным содержанием нашей действительности. И иной нет.
Да, новой реальности еще нет, а старый проект предметной реальности закончился, и Провоторов фиксирует его распад, тоскуя по иному миру, контуры которого еще не ясны, возможно, и ему самому. Посмотрите на его серию «Женщины».
Фон — обшарпанная стена с осыпающейся штукатуркой, какой-то мусорный, захламленный речной берег, битые ржавые автомобили, булыжная мостовая, в близкой перспективе ограниченная металлической сеткой, старые жестяные крыши, дощатый забор, просто серый экран — везде неизменное ощущение руин, тлена… Даже безлюдная морская даль невольно свидетельствует о финале умирающей цивилизации. Но и модели, в которых угадываются нездешние девы, девы из так и не наступившего будущего, тревожны под своими масками, настороженны в своих сетях, отрешены в своих потусторонних взглядах как от настоящего, так и от грядущего…
Впрочем, Дмитрий Провоторов, кажется, все-таки существо двойственное. По природе он принадлежит к новым, холодным людям с быстрым рациональным мышлением, усохшей сентиментальностью и суженным кругом человеческих привязанностей, однако при этом время от времени в нем все еще подает голос человеческое. Поэтому он приветствует неизбежное разрушение и одновременно испытывает преступное чувство — жалость ко всему обреченному. Ну, пусть не ко всему, а лишь к той части всего, которая, по его неосознанному предчувствию (пожалуй, осознанного предчувствия не бывает вовсе), достойна жалости. Наверное, очень нелегко совместить в сознании ощущение прямой причастности к будущему и страх перед этим будущим. Такие вещи разум выдерживает с трудом.
Провоторов не принимает иллюзорный мир, мир нарядных образов и рекламных имиджей. С первобытным любопытством, с дикарским доверием лишь к тому, что предметно, он хочет ощупывать вещи руками — отсюда его метод. Существуют компьютерные программы, позволяющие делать с фотографиями все что угодно, но он не хочет знаться с псевдореальностью по ту сторону экрана — он доверяет только рукам. Сделанная руками вещь заряжается незримыми энергиями создателя, которых лишены все поточные штамповки.
Обработка негатива, контратипирование, печать, тонирование — все сделано Провоторовым вручную. Каждая его фотография — авторская штучная работа, заряженная эманацией творца, ее холодная отчужденность мнима. То есть отчужденность просто брошена нам в глаза, поскольку художник презрел реальность, завершившую круг своего бытия, но жалость, подспудная жалость к обреченным вещам, настоящим, а не подмененным глянцевой иллюзией, не позволяет нам обмануться.
Провоторов похож на просвещенного варвара, который готов громить и уже громит Рим, приговорив его к смерти за иллюзорность и исчерпанность, но одновременно ему очень жаль уходящей красоты связанных с этим исчерпанным миром вещей. Эти вещи так же изранены, как его снимки, но в них, в этих вещах, сквозь тлен все еще дышит тепло человеческих рук. Жаль, что обречено и оно.
Та же история продолжается в серии «Легкое и тяжелое». Только здесь нет людей — ни из прошлого, ни из нераспознанного грядущего. На фотографиях, исполненных в уже знакомой первобытной технике, — бабочки и монеты. Продекларированный замысел автора заключается в попытке доступными ему средствами описать вечную оппозицию, разом вмещенную в человека, аверс и реверс амбивалентной человеческой натуры. Бабочка в этом случае — метафора души, а монета — метафора всего материального, телесного, соблазняющего.
Но и душа, и отчеканенная в монету материя по-прежнему из того, отработанного мира, которому Провоторов внутренне не принадлежит. Бабочки мертвы, расправлены и засушены — они уже никуда не взлетят. Монеты же частью вообще выведены из оборота и не имеют хождения нигде, а если и не выведены, то такого мелкого достоинства, что за них не купить даже муляж вещи, даже отражение соблазна. Разумеется, для метафоры это неважно, и тем не менее… Провоторов хоронит мир со всеми его уходящими противостояниями.
Антагонизм реальности, предшествовавшей настоящей, был сформулирован Шекспиром: быть или не быть. Постановка проблемы здесь абсолютно метафизическая и, если хотите, аристократическая — это вопрос чистой экзистенции, вопрос человеческого духа, стоящего перед бездной. Так могли рассуждать принцы, избранные, те, кто нес персональную ответственность за ход истории перед лицом бытия.
Реальность, пришедшая на смену той, аристократической, то есть наша реальность, принесла с собой иную оппозицию. В формулировке Эриха Фромма она звучит так: быть или иметь. О возможности «не быть» уже не упоминается (для нашего общества это — эксцесс), поскольку низведение проблемы в материальную конкретность заставляет ставить вопрос более грубо.
В этой оппозиции «быть» — значит стремиться изнутри вовне, давать, дарить, расточать, как солнце, как мужчина, как божество, как бабочка. Жить так — значит идти путем героя. «Иметь» — значит стремиться извне вовнутрь, копить, заимствовать, присваивать, приватизировать, расхищать, как скупой рыцарь, как черная дыра. Жить так — значит идти путем торгаша.
Наш мир выбрал тезис «иметь», иметь хотя бы иллюзии, он выбрал монету, и теперь он умирает, исчерпав лимит не только накопления, но и любования накопленным.
Это трудно выразить, да и вряд ли Провоторов как народившийся новый человек до конца осознает, что делает, но бессознательно, как генетическую программу, он несет в себе катастрофизм, распад, приметы будущей войны, хотя, как уже говорилось, вряд ли ясно представляет себе, какая реальность придет на смену нынешней и какой проблемный выбор будет лежать в ее основе.
Этого не знает никто. Отсюда ощущение хаоса и отчаяния — он, новый человек в старом облике, чувствует себя чужеродным всему, что его окружает. «Женщины», равно как и «Легкое и тяжелое», — это своеобразный вопрос автора самому себе: «Неужели я такой же, как и все эти люди?».
Что ж, старый мир отвратителен и вполне заслужил то, что с ним происходит. Но какие-то милые вещи из уходящей реальности Провоторов все-таки спас. Возможно, грядущий новый (страшный) мир, который будет дышать «другим газом», приговорит его за это предательство к высшей мере. Если, конечно, наш мир не окажется последним.
Павел КРУСАНОВ
Все фотографии: © Дмитрий ПРОВОТОРОВ