Фотографы агентства Noor. Дружба важнее бизнеса

Текст Ольга КРАВЕЦ

Пролить «свет» (а именно так переводится слово «noor» с арабского) на деятельность амбициозного проекта девяти всемирно известных фотографов любезно согласился единственный россиянин в Noor, не понаслышке знакомый с международным рынком фотографии, Юрий Козырев.

— На рынке фотографии очень и очень много агентств, от маленьких и никому не известных до так называемых «фотомакдональдсов», вроде Getty Images, и столпов рынка, вроде Magnum. В чем уникальность агентства Noor?
— Мы сделали агентство, которое удобно прежде всего фотографам. Все члены Noor, кроме меня, раньше работали с другими агентствами, в том числе с известнейшим французским Vu. Но даже в нем, несмотря на лояльность, любовь и преданность фотографам со стороны хозяев, последние все равно имеют определенный расчет, и 50 процентов всегда берет агентство. В нашем агентстве мы ничего не отдаем хозяевам, поскольку хозяева — все мы. Это в корне меняет принцип. У меня никогда не было опыта работы в агентстве, и я присоединился только потому, что понял — это очень хорошая группа думающих, активно снимающих фотографов, и я похож на них. Так или иначе, темы наших работ пересекаются, но это не беда — между нами нет конкуренции. Агентство — наш маленький кооператив. Мы как одна семья.

— Но и Magnum — тоже кооператив…
— Для меня Magnum сегодня — это просто хорошо известное имя. Когда они начинали, был расцвет фотожурналистики, в мире происходили важные события, и они попали «в струю». Сегодня их удача — уже история. В агентстве совершенно четко выделяются несколько групп. В том числе есть молодое поколение фотографов: Паоло Пеллегрин, Алекс Майоли, Томас Дворжек, Крис Андерсон, которые работают при агентстве, но совершенно независимы.

— Т.е. сегодня на фоторынке лучше быть маленьким агентством?
— На самом деле, это очень смелое утверждение. Но именно так я и думаю. В этом бизнесе очень сложно быть «маленьким», поскольку есть Corbis и Getty, и они скупают небольшие агентства на корню, по сути лишая фотографов их авторских прав. Было также немало случаев, когда Getty, покупая агентство, по сути покупало старую потертую мебель, потому что фотографы, уходя, успевали забрать свои архивы. По-моему, попав в Getty, фотограф становится безымянным. Там очень много ярких достойных фотографов, и я бы хотел, чтобы они пытались работать самостоятельно. Но у каждого свой путь. Лично я не люблю подобную систему, для меня всегда было проще быть вне агентства, даже когда ко мне поступали заманчивые предложения, в том числе и от монстров рынка. Им важно было получить, например, пакет съемок об Ираке — пять лет последовательной съемки событий, которые там происходили. Они предлагали мне выкупить весь архив и стать членом их агентства. Но я чувствовал, что просто растворюсь в нем и перестану быть собой. Мне очень важно ощущение независимости, даже если это мнимая свобода, поскольку мы все зависим от изданий, обстоятельств, денег. «Монстры» настолько мощны, что могут иногда маленькими порциями помогать фотографу, но никогда не оставляют ему выбора. Я бы мог работать с VII, но не захотел. Я знаю всех фотографов «Семерки», но не понимаю, как они могут существовать вместе. Мне кажется, их сотрудничество формально. Идея создать свое агентство родилась у меня и моих друзей, когда мы собрались на фестивале Visa pour l'Image в Перпиньяне три года назад — в 2005 г.

— И как развивались события дальше?
— В январе 2007 г. мы встретились в Амстердаме. Мы выбрали этот город, потому что там живет прекрасная Клаудиа Хинтерсеер, наш менеджер. Она много лет проработала в World Press Photo, пока вдруг не поняла, что с нами ей будет интереснее, хотя и рискованно. Раньше у нее была стабильная работа с зарплатой, отпусками, поездками по миру, а с нами — сплошные приключения. И мы очень ценим и уважаем ее за поддержку. Без нее нам было бы сложно, потому что именно она, а не мы, фотографы, действительно понимает, как ведется этот бизнес. У нее есть те знания, которыми фотографы, как правило, не обладают. Мы просто получаем заказ — работаем над ним — получаем гонорар. Но существуют еще и другие формы работы: если правильно продавать свой архив, например, то это может стать хорошим бизнесом. Я никогда не думал раньше, что мои фотографии могут быть еще раз проданы. Когда мы создавали агентство, у нас не было ни кастингов, ни отборов. Просто мы сидели за столом тем составом, который, в итоге, и сформировал агентство. А ведь друзей у нас гораздо больше, и они хотят к нам присоединиться. Но прием нового человека — это очень ответственный шаг. На нынешнем фестивале в Перпиньяне мы собираемся пополнить наш состав. Это может быть как формально, если они пошлют нам свои портфолио, или это будут личные дружеские звонки каждому из нас. Мы не захлопнулись в коробочке от всего мира — агентство развивается, и новые силы нужны. Но принцип единства — главный. К примеру, после презентации агентства в Перпиньяне нам нужно было всем полететь в Нью-Йорк. Не каждый мог себе это позволить, поэтому, понимая, что мы теперь семья, мы поделили расходы. Если бы это был просто бизнес, то я бы продался кому-то с потрохами и тогда, наверное, купил бы свой первый автомобиль. Но это неинтересно. Жизнь коротка. Хотя это пафосно звучит, но мне дороже дружба.

— Легко ли будет незнакомому человеку влиться в вашу семью?
— Мне важно понимать, кто этот человек, посмотреть в его глаза, пообщаться и, конечно, понять его уровень как фотографа, узнать, над чем он работает, чтобы не было никаких неожиданностей. Если пытаться приводить сравнения, есть вполне работоспобная схема у агентства VII — VII Network. Благодаря ей они обрели очень интересных фотографов. Я знаю многих ребят из Network и не удивился тому, что они вдруг оказались в «Семерке». Но изначальной идеи «Семерки» как маленького агентства, работающего как группа, уже не существует. Теперь это огромная машина со своим штатом, которая принимает на работу по принципу «надо, чтобы у нас был фотограф, который снимает новости в Ираке». Они делают большой бизнес, мы же разделяем бизнес и дружбу. В отношении бизнеса мы, наверное, проигрываем по сравнению с ними, и какие-то вещи просто пропускаем, потому что у нас не хватает рук, глаз и сил находиться везде, где происходят события. Но каждый из нас делает то, что ему интересно. А приехать в Россию и снять новые выборы — такой цели мы не ставим. У нас нет задачи конкурировать с Getty, хотя мы тоже занимаемся фотожурналистикой.

— Во время презентации агентства было сказано: «Мы не снимаем пейзажи»…
— Ну да, мы снимаем сложные социальные темы. Хотя Куделка сделал совершенно фантастические пейзажи, но представил их так, что они стали социальной историей.

— Собираетесь ли вы разрабатывать сложные социальные темы совместными усилиями?
— Конечно, только ради этого мы и объединились! Мы не хотим зависеть от публикаций, от того, дадут тебе один или десять дней работы. Есть очень много историй, на которые ни одно СМИ не даст денег, если, конечно, речь не идет о войне. Например, известно, что есть «глобальное потепление». Один человек не может решить такую задачу, а девять — могут, потому что у каждого есть свой маленький интерес. Когда мы складываем все вместе, это становится проектом. Под такие проекты даются гранты, создаются фонды — деньги можно найти. Но если я один начну заниматься всей этой бумажной историей: А теперь среди нас есть Клаудиа, знающая, как писать заявки на гранты, как добывать деньги, и ей это интересно — она любит пробивать проекты. У нас разделение труда — кто-то находит историю, кто-то находит деньги, кто-то все это организует. А когда мы представляем готовую работу, находятся и издания, которые рады ее опубликовать. Это очень простая схема, и она работает. То же самое с выставками и книгами.

— Когда вы работали вне агентства, кто выполнял все эти бизнес-функции?
— Когда я работал без агентства, было немножко другое время. Я сам искал заказы, и это было непросто. Очень сложно найти того, кто хотя бы оплатит расходы на тему, которая тебе интересна, и даст какие-то гарантии. Были случаи, когда я выезжал в Чечню, понимая, что будет война, но ни одно издание или агентство не проявляло интереса. Приходилось изобретать простые трюки. К примеру, я отдал в AP четыре фотографии, тем самым обозначив, что нахожусь в Чечне, и только после этого получил работу. Сейчас же все идет к тому, что виртуальные версии любого издания становятся намного важнее, чем бумажные. И если говорить о таких уважаемых изданиях, как Newsweek и Time, то для них отправить фотографа в долгую командировку уже почти невозможно, и они обращаются за помощью в крупные агентства. Какие-то темы они «закрывают» с помощью больших агентств, таких как AP и Reuters, но при этом теряется эксклюзивность подачи материала, которая всегда была. У них было свое лицо, потому что работали с определенной группой фотографов, которым доверяли, понимая, что те расскажут историю так, как умеют это видеть. Сегодня нужно быть готовым к тому, что ты вдруг можешь оказаться без работы. Такой кооператив, как наш, помогает избежать этого. У нас нет стремления «заработать миллион», мы просто занимаемся тем, что интересно.

— Сегодня, когда вы работаете в рамках не последнего в мире агентства и можете предъявлять некие требования к изданиям, сколько дней на assignment вы, к примеру, запрашиваете?
— Такого понятия не существует. Самый долгий assignment в моей жизни — это Ирак, с сентября 2002 по сегодняшний день. Это самый долгий заказ, который я сам себе придумал. Ни одно издание не может пять лет оплачивать работу. И все думают: «или же он стал миллиардером, или он сумасшедший, и странно, что его там не убили». Это мой личный выбор, мои истории, и это мой заказ самому себе и моя ответственность, и Time понимает мою преданность этой теме. Они поддерживают меня по возможности. Война продолжается, и почему я должен бросить снимать, если вдруг Time потеряет интерес к Ираку? Пока я не вижу необходимости уезжать из Багдада. Я жду какого-то финала, и очень надеюсь, что этим финалом станет крайне скучная жизнь арабов. Они будут ходить в своих белых пижамах, а война станет историей. Я всегда снимал только то, что хотел снимать. И даже если каждый час моей работы не оплачивается, это не значит, что я откажусь от своей задумки. Когда издание говорит, что они могут оплатить только один рабочий день, я все равно буду снимать неделю, если мне это нужно. Мне интересны лишь те, кто видит в фотографии смысл жизни. Те люди, с которыми я сейчас работаю в агентстве, именно такие.

— А кто поддерживает жизнедеятельность агентства, кроме менеджера? Кто, к примеру, работает с архивом?
— Это все на нас. Раньше пленки обрабатывали в редакциях, а сегодня мы делаем это сами, хотя такая работа и отнимает много времени. Да, рутина: Зато у нас есть сайт, которым мы можем гордиться, потому что интерес к нему — невероятный. Нам постоянно пишут благодарственные письма, даже если ничего не покупают. Мы размещаем на сайте фотографии, новые истории, рассылаем их в разные издания, и это работает. Если бы я сам пытался делать такую же работу, это было бы несовременно. Все работает по-другому, когда тебя кто-то продвигает. И не стыдно быть представленным Noor.

— Вы по-прежнему готовы к работе?
— Я хочу быть оптимистом, но сейчас это так сложно: Есть издания, которым интересна наша работа. Мы все примерно по двадцать лет в этом бизнесе. За эти годы у каждого сложились определенные отношения со «своими» изданиями. Объединившись, мы объединили наш опыт и связи. Если история, которую я сделал для Time, выставлена на Noor, то люди, которым интересен Ян Граруп, увидят на сайте Noor и мою историю. Не факт, что им интересно смотреть то, что я делаю для Time. Потому что американцы все равно освещают войну в Ираке иначе, чем это делали бы французы. Но — я не снимаю специально на Time. Я снимаю так, как хочу, и это устраивает Time. Как ни парадоксально, моя работа вдруг стала интересна еще и французам. Весь французский рынок живет на Vu, они очень любят Vu, и когда оттуда ушли три человека — Филипп, Кадир и Стен, — это был серьезный удар. Но эти же редакторы перестали набирать в окне браузера «Vu», а стали набирать «Noor», и там обнаружили еще пять интересных фотографов.

— Все члены агентства Noor прославились историями о войнах и бедствиях. При этом вы сами часто говорите, что есть много позитивных историй. Собираетесь ли вы совместными силами их реализовывать?
— Безусловно. К примеру, мы собираемся все вместе сделать большую историю о новой России. Формы работы могут быть разные, но главное то, что каждый сделает свой рассказ. Итогом мы хотели бы видеть книгу о новой России. Когда мы обращались к функционерам, которые могут дать денег здесь, в России, они были страшно удивлены. Посмотрели наши резюме и сказали: «Как же так, все снимают войны! Как они справятся в мирное время?» Пришлось объяснить, что просто все наши регалии получены за войны и за беды — так уж устроены конкурсы, что мало категорий, которые бы освещали нормальную жизнь. И это обидно, потому что сложнее снять жизнь университета в Томске, нежели лагерь беженцев. Это разные истории, но они могут быть на одной ступени хорошей журналистики. В результате мы смогли убедить спонсоров, что не опасны, и никто не приедет в камуфляже. На самом деле мы пацифисты, и занимаемся социальными проектами, и даже в мирное время пытаемся осветить сложные истории. Если вы делаете историю про наркотики, то освещаете войну гораздо страшнее Первой Чеченской.

— Функционеров удалось уговорить?
— Я плохой оратор, к тому же у меня нет пиджака и галстука, и кепку я никогда не снимаю. Но зато у меня есть друзья, к которым всегда можно обратиться, когда нужно вести переговоры. В России сегодня очень много заинтересованных людей, которым не жалко потратить деньги на такие проекты и которые видят такое меценатство частью своего социального статуса.
F&V
Дополнительная информация: www.noorimages.com