За свободное будущее отечественной фотографии

Когда говорят о факторах, влияющих на художественный уровень фотографа, на его творческий потенциал, называют самые различные: материальный достаток, воспитание, образование и проч. Но никогда не говорится о влиянии криминального мира, как будто его и не существует. К сожалению, это тема из разряда «все об этом думают, но стесняются сказать». Я бы уточнил — боятся. К сожалению, многие десятилетия в нашей стране насаждалось насилие, которое приводило к тотальному страху. Т.н. демократические реформы 90-х годов обернулись безнаказанностью криминала, результаты чего мы пожинаем сейчас. Страх не может вызвать к жизни творчество. Когда говорят пушки, музы замолкают. Безусловно, мне совершенно не хочется говорить об угрозах, которые получают фотографы, о кражах фототехники, о физическом насилии; но даже если фотограф боится сделать снимок на одной из центральных улиц Москвы — столицы Российской Федерации — из-за того, что в кадр попадает «машина с братками» или «мерседес около банка», это говорит о несвободе в нашей стране, где правит криминал и люди не чувствуют, что защищены правоохранительными органами.
Криминал насаждается совершенно разными способами. Низкими зарплатами сотрудников милиции, их социальной неустроенностью, коррупцией во власти и проч. Все это понятно, но страшно другое — идет кошмарный процесс криминализации сознания, исподволь, незаметно. Уголовный жаргон, законы криминального мира, тюремная эстетика — все это постепенно проникает в наш быт, в наш язык, в наше сознание и деформирует образ нашего мышления. Но в результате это приводит к зависимости от криминального мира, к нашей внутренней несвободе.
Не буду говорить про новостные ленты — это повседневная реальность. Сериалы про бандитов — это плохо, это зло. Да, признаюсь, мне эти сериалы нравятся, и многим тоже. Но все должно быть в меру. Когда целыми днями показываются волыны и плетки, трупы и лужи крови, вы постепенно проникаетесь этой стилистикой. Не может фотограф говорить о красивом, добром, вечном, если он воспитан на тюремно-криминальной культуре.
Непонятная и преступная романтизация криминального мира приводит к уродливым ситуациям — люди покупают толстые словари уголовного жаргона — арго, изучают, как правильно вести себя в камере во время первой ходки. Почему, когда больной входит в больничную палату, он спрашивает «где моя шконка?», а не «где мое место или кровать?». Зачем людям, которые вошли в этот мир нормальными законопослушными гражданами, которые хотят жить счастливо и в добрососедских отношениях с окружающими, зачем им знания об исправительных (пенитенциарных) учреждениях? Зачем знать, почему зэки при первой удобной возможности едят собак, как вскипятить кружку с помощью одной газеты и как переводится с блатной фени фраза: «Сапоги дорогу знают, только ленятся ходить»?
Именно с этих вроде бы безобидных слов и начинается криминал — жизнь по понятиям. И многие всерьез начинают гордиться знакомствами с т.н. авторитетами, черными маклерами, членами ОПГ, ведь если что случится, то они помогут. Т.е. вроде как и в гражданском обществе, но яйца уже вкрутую. К сожалению, промежуточных оттенков здесь не бывает — либо черное, либо белое. Кто не с нами, тот против нас. Как говорил Глеб Жеглов: «Вор должен сидеть в тюрьме!» Третьего не дано. А все эти лозунги, типа мужиком можно стать только тогда, когда пройдешь через зону, это все примитивные разводки для лохов, подобные игре в наперсток. Подавляющее большинство тех, кто отбыл наказание, совершенно не хотят туда возвращаться, поскольку там нет ничего интересного… Наоборот, они стараются забыть об этом и стать полноправными членами общества.
В криминализации гражданского общества заинтересованы прежде всего те, кто не в состоянии быть его членом, кто по своей природе асоциален и не может выполнять ни одной общественно полезной функции, читай — работать. Потому что для них труд — это западло. Удивительным образом эти аморальные намерения попадают на почву, хорошо подготовленную наивной романтизацией и преступным непониманием.
Недавнее включение «Архипелага ГУЛАГа» Александра Солженицына в школьную программу меня немного покоробило. Безусловно, я не собираюсь отрицать значение этого титанического труда, однако если время правильное, то либо момент выбран совершенно неудачно, либо поколение. К чему приведет знакомство с лагерной тематикой за школьной партой? Тем не менее следует отметить, что Александр Солженицын в самом начале литературного произведения дает ясный и понятный ответ на все мои вопросы: «…Не хватало нам свободолюбия… Мы… СПЕШИЛИ покориться…»
Криминализация сознания приводит именно к его несвободе — рабству. А работяги-мужики как раз и нужны криминальным авторитетам, для которых работать западло (см. выше), а жить красиво хочется — нахлобучивать лохов, стричь лавэ. Уголовники, авторитеты — это все паразиты на теле общества, и главное оружие их — страх, который можно насаждать не только с помощью гоп-стопа, но и посредством «всенародно любимых сериалов про бандитские города».
Меня всегда поражало, что убийство человека у нас вошло в норму. Сложно возражать против самого факта этих сцен в современном кинематографе, поскольку тема смерти органично присутствует в мировой культуре, однако изобилие этих сцен, изобилие фильмов и сериалов с этими сценами, простота действия и нравственная ненапряжность героев, которые совершают убийство, весьма удручают. Я уже давно задаю вопрос: почему половой акт между мужчиной и женщиной, абсолютно естественный (и весьма позитивный) процесс, с точки зрения человеческого естества, у нас попадает в разряд табуированных, а убийство человека, деяние, противоестественное для человеческой сущности, превращается в повседневный акт? Иными словами, половые органы (а уж тем более половой акт!) показывать нельзя (тема из разряда «жопа есть, а слова нет»), а выпотрошенные кишки — всегда пожалуйста и во всех ракурсах.
Рабская психология, построенная на криминализации сознания, на страхе, не в состоянии породить не просто хорошую, но именно свободолюбивую фотографию, которая сделает значительный шаг в мировой истории светописи. Фотография начинается именно с внутренней свободы.