Авторская колонка Ирины Чмыревой. Письмо 76. Тезисы середины зимы

Я хотела писать вам, уважаемые читатели и редактор, совсем о другом, вероятно, об ошибках кураторов. Но это вечная тема, на которую говорить никогда не рано и не поздно, к ошибкам — всяческим — можно вернуться и позже. Лучше поздно, чем никогда, делать работу над ошибками, приводить в порядок свои отношения с фотографами и даже с Вечностью. А январь — когда я пишу это письмо — принес другие мелодии и другие темы, так что мысли мои заняты размышлениями о счастливости/несчастливости фотографии.

В начале января расстреляли редакцию Charlie Hebdo, погибли люди, не говоря о том, что погибли художники, чье место в истории современной визуальной культуры было определено еще при их жизни — их многолетними заслугами и поисками, но теперь это место закреплено за ними навечно. Этот теракт вызвал в мире самые разные споры, выступления, пошла цепная реакция терактов, контрактов и манифестаций; как и немногие иные события, события в Charlie Hebdo раскололи общество: как малые ячейки — дружеские, семейные (на тех, кто сопереживает, и тех, кто уверен, что смерть по заслугам), так и целые континенты. Так, говорят, Россия еще дальше откалывается от Европы; как кусок, отколовшийся в древние времена от Пангеи, она начинает мигрировать все восточнее. Но «спусковым механизмом» истории Charlie стали карикатуры, рисованные произведения французских художников. Не фотографии.

p>Еще не высохли следы от вина, пролитого на поминках убитых в Париже, в российском обществе разгорелась искра травли фильма «Левиафан». Победы на европейских и американских профессиональных конкурсах? — Так получите в ответ: люди, не имеющие профессиональных знаний кино, стали судить фильм, основываясь исключительно на собственном чувстве ущемленного достоинства (ущемленного не фильмом, но вызревшего в процессе их жизни, самоощущения в мире). Дошло до буквальных цитат из времен Пастернака и обсуждения романа «Доктор Живаго»: «роман не читал, но осуждаю». Фильм — событие в нашей культурной жизни — возбудил общество так, как полвека назад возбуждала литература. Кинематограф («Левиафаном» доказано) становится литературой нашего времени, отвечая на насущные вопросы общества, создавая то зеркало, которое имеет нестерпимую резкость. Кино, не фотография.

В январе же прошли открытые дискуссии по различным вопросам стратегии развития нашего общества на Гайдаровском форуме. Среди прочих дискуссий был разговор о культуре. И если старшее поколение участников переживало, что в Послании Президента РФ не было сказано о культуре, младшее радовалось: культура остается сферой свободного развития... Тем более что там не было сказано ни слова о фотографии.

Значит ли это, что российские фотографы в последнее время не побеждали на престижных мировых конкурсах? — Побеждали.

Значит ли это, что не делается в наше время фотографических проектов — исследований современной жизни, которые были бы столь остры и насущны, что ранили бы в самое сердце, ущемляли бы наше чувство собственного благополучия? — Кто-то где-то что-то снимает.

Фотография в России как бы уходит из информационного пространства. При том, что авторы не становятся хуже и появляется (как всегда, будто из «ниоткуда») смена старшему поколению документалистов и художников-провокаторов (безоценочно — работа у них такая).

Может быть, это и хорошо, что на фотографию в нашем обществе, где все так быстро клонится к однополярности и с каждым днем все агрессивнее интонации тех, кого задевает, если есть отличное мнение, — обращают меньше внимания. может быть, это и хорошо, что фотография утратила свою привлекательность для всевозможных идеологов и «надзирателей». Теперь они борются за контроль над движущейся картинкой (кино и анимацией), рассматривают их как важнейший инструмент своего влияния на общество.

Утратила ли современная фотография в этой ситуации свое историческое значение? — Нисколько. Она просто пока не стала полем битвы за государственную идеологию, тогда как отснятый фотографический материал и отредактированные авторами фотографические послания и есть слепок нашего времени, который предъявляется будущему. Фотография технологически проще, чем кино, многослойнее, чем графическая карикатура, она остается тем визуальным произведением, в которое можно вчитываться и откуда можно вычитывать самые разные смыслы. Какую подпись дадите сегодня, под тем ракурсом (накрепко сцепленным с контекстным пониманием слов современным читателем) и будет воспринято изображение. Пройдет время, и, когда словесный контекст размоется, спадет его пелена, тогда фотография предстанет «голенькой» — читайте все ее смыслы, вплоть до противоположных первой словесной трактовке. Другое дело, что не только рассыплется контекст идеологический, вербальный, но и знание исторических реалий станет более обобщенным, так что знаки-детальки, из которых можно многое вычитать в фотографии (находясь в общем культурном поле с ее автором и/или же в одной культуре с той реальностью, что попала в поле зрения камеры), перестанут работать для массового зрителя, станут уделом посвященных.

Так что же с современной фотографией в России? — Общество не возмущает, подсознание не тревожит, сквозь решето «наблюдающих за наблюдателями» проскальзывает. Жива ли она? Наверняка. Онова в подполье. Ей не привыкать. Прошло только двадцать пять лет, как открыли заново русский фотоавангард, который проскользнул «как бы» мимо большинства своих современников, позже был вымаран из истории, а теперь мы считаем, что фотоавангард «наше все» и был всегда, и есть чем гордиться. Только в последнее десятилетие стали всерьез рассматривать отечественную фотографию, официальную и неофициальную, 1960—1970-х годов (я еще помню, как пятнадцать лет назад вроде бы знающие люди ответственно заявляли, что были периоды, когда и фотографии-то в СССР не было, так, одна постановка и пропаганда, не заслуживающие внимания, и что даже неофициальная фотография появилась позже). А сейчас уже и фотографию перестройки впору заново открывать, особенно для тех, кто родился в восьмидесятые и девяностые и, соответственно своему возрасту, искренне уверен, что до него не было ничего, а родители так тем более не могли создать ничего значительного, кроме как родить наследников.

Но недавние девяностые оставили по себе следы значительной выставочной активности, всевозможные артефакты — афиши и пригласительные, каталоги, фотографии с открытий. а что остается от нашего времени? — Фотография, и та — в интернете, на электронных носителях. Сегодня появилась, завтра ее удалили. С одной стороны, нарастает чувство бесконечности производящихся сейчас снимков. С другой — исторически из нашего настоящего уцелеет ничтожно малое количество.

Каким бы ни было отношение к фотографии в обществе, принадлежа к профессиональному сообществу, я до сих пор не разочаровалась в фотографии и верю, что она, как и культура, живет в любых обстоятельствах и оставляет свое материальное художественное наследие. И что фотографическое наследие любых времен, и современности тоже, значимо. Я радуюсь, когда узнаю о новых интернет-проектах, новых виртуальных площадках для представления фотографии. Но каждый раз вопрос о том, что будет с фотографическим контентом, когда проект в интернете завершится (а вечной жизни нет и там), заставляет сжиматься мое сердце. Мы делаем проект, мы его вбрасываем в социальное, культурное пространство, не зная в тот момент, к каким последствиям это приведет; никто не знает, попадет ли «выстрел» в центр мишени или останется в земле стреляной гильзой для будущих археологов. Возможно, что сейчас делается какой-то фотографический проект, способный стать властителем дум современников. Но, работая с современной фотографией, мы крайне редко имеем в руках овеществленное «нечто». Карикатурам — бумажный журнал, кинематографу — копии фильмов, а что для современной фотографии?

Не бумажными носителями и не прокатными копиями сегодня произведения входят в жизнь многих членов нашего общества — нас знакомит с событиями интернет. Но, когда уже разошлись волны актуальности и массовости от вброшенного в среду произведения, как произведению уцелеть?

Мне бы хотелось узнать о проекте, представляющем собой хранилище современной фотографии, предназначенном для консервации перед лицом будущего. Старые архивы фотографии, оперирующие с материальными носителями — бумагой, негативами и проч., — не предназначены для хранения нынешнего материала; концепции современного хранения спорны и представляют интерес для узкого круга. Спор есть, нет самих архивов. Будут ли они облачными, будет ли «башня» — место единого физического хранения носителей этих архивов. Мне интересно узнать, что же будет с фотографией, снятой нынче, спустя энное число лет.

Материал опубликован в 2/3 номере журнала Foto&Video за 2015 год.
Купите электронный номер и/или оформите онлайн-подписку.